Но и эта сказка уже не была для меня ударом после злой присказки о методе добычи предсказания. Радетель за счастье человечества поймал в неведомых горах молоденького пастушка по имени Кавказ (отгадайте, как потом назвали горы?), пришиб бедолагу, и на его внутренностях узнал замысловатое предсказание. Желающих повторить этот подвиг среди злых олимпийцев не оказалось.

Да мы уж так, по старинке! Тут молнией сверкнули, там к какой-нибудь зазевавшейся в воде девахе лебедем подкрались и что-нибудь ей неожиданно присунули, а на такие зверства не пойдем! Ату его, орелик, клюй вовсю! Мы на убийства не горазды. Вот увеличить народонаселение за счет Гераклов буйных, и Ахиллесов со слабой пяткой, это всегда пожалуйста, да и с Тесеями на крайняк поможем, а убивать слабоваты.

Вот скоро придет сильный Бог, он и начнет разборки! Тут неверно жили. Нате вам Всемирный потоп. Эй, ты, который Ковчег сколачивает, слона не забудь. Тут извращенцев два города набилось, как только плодятся гады? Сжечь! Кто потолковей, убегайте не оборачиваясь. Что? Там еще куча женщин и ребятишек? Иди отсюда, не порть статистику. Потом Сын за всех искупит! И за них, и за Меня…

Он, глядишь, в святости своей неизбывной, и Прометею щеку подставит, а тот по привычной ему дурости опять плюнет. Вот вам будет и конец глупой истории. Устаревшее «Подставь другую щеку» будет сходу заменено на привычное «Не мир принес я вам, но меч!». Хороший удар мечом в сердце с привычным поклевыванием не сравнить! Враз проблема решится. Ладно, если по ходу еще каких-нибудь Кавказов не перебьют. Скорей бы, а то уж заплеванных орлов замучились менять…

— Кто здесь? — и отблеск кинжала в свете луны.

Нечего сказать, хоть и слаба на передок, но всегда начеку. Интересно, чего больше боится: бесплатного изнасилования или ограбления? Я жутко заухал.

— У-у-ух, чести тебя лишу…

— До тебя нашлось немало умельцев. Деньги готовь.

— Деньги я у тебя отниму…

Дикий визг и крик:

— Караул! Грабят!

Диагноз ясен.

— Не ори, это я, Владимир.

— Эх и напугал, зараза! Чуть сердце из груди не вылетело! Чего крадешься-то сзади, заблудишься еще в темноте.

Оксана ухватила меня под руку и уверенно потащила к постоялому двору.

Глава 13

— Слушай, а ты про Краков этот знаешь чего-нибудь?

— Ну что я тебе, поляк что ли какой?

— Может слышал чего?

— Вроде колбаса у них очень вкусная в городе делается, называется «Краковская», красивый танец есть — краковяк, а больше ничего и не знаю.

— Достаточно. Наелась вволю «Краковской», да и пошла плясать краковяк. Остальное навру. Спасибо тебе большое.

От удивления я аж остановился.

— За что мне-то спасибо?

— За твою историю. Она теперь моей легендой станет.

— Это как?

— У каждой девочки из наших есть своя история. Мы их легендами зовем. Иногда нас куда-нибудь кучей собирают и вместе ведут. То в баню, то в банду, то в дружину чью-нибудь. По пути и рассказываем друг другу красивые легенды о собственной жизни, о том, как проститутками стали. Жизненная история у всех проста и незатейлива: кто работать не захотел, кого родители за долги продали, кого где-то в полон взяли, и она на хозяина трудится. А хочется красоты, чувств невиданных. И льются легенды одна за другой. Как случилась любовь невероятная, и как убили в походе избранника желанного; как украли братика родного, а она бьется как рыба об лед, зарабатывает на выкуп неслыханный и прочее, прочее, прочее. А у меня такой истории сроду не было. Шлюха и все. Просто неинтересная любительница постельных утех.

Эти истории и некоторые клиенты послушать любят. Разжалобишь, и денег побольше дают. А тут хоть на голове ходи, больше полтинника сроду не кинут. Иные и на гривенник уломать норовят. Я такую озабоченную для вида строю, больше мне клиента занять нечем. А так обычная женщина, с обычными в постели запросами. А отработать бы честно разок, да лежать и рассказывать, как меня знатный поляк в Краков вместе с ним уехать сманивает, в богатстве пожить, а я не могу православную веру бросить. Не могу прожить без русских задушевных песен, без парной в нашей бане. Есть у поляков баня? — неожиданно спросила меня Оксана.

— Да кто их знает!

— Вот никто и не знает, — удовлетворенно заметила девица, — ври, что хочешь. А православной веры там точно нет?

— Вот это точно. Тут можешь развернуться.

— Как же? — заинтересовалась собеседница.

— Добавь, что чтобы выехать в Польшу и тебя там замуж взяли, надо от православной веры отказаться, и стать католичкой. А ты православная, и за родную веру жизнь отдашь!

— Это уже не меньше чем на рубль потянет, — оценила мою идею профессионалка, — а добавить вначале о колбаске и танце, вообще можно в постель не ложиться. Сиди, говори, куй рубли! Спасибо тебе Владимир, а то уж я умаялась молча задницей вертеть. И с замужеством интересная мысль. Меня сроду никто замуж и не звал — сходу в кусты волокли. А народ, он падкий на всякую глупость. Всем надо, значит и ему надо, все туда пошли — и он попер. А тут, знатный поляк замуж манит, а я возьму, да и переманю!

А ведь женщина отнюдь и не глупа, подумалось мне. Я до этой идеи тоже только лет в тридцать дошел.

— А то я и посимпатичней Таньки, и похудей, у мужиков больше спросом пользуюсь, так ее замуж уж два раза звали, а мне даже ни один пьяный в сторону церкви ни разу не махнул!

— А Татьяна говорит…

— Не верь. Это она стесняется. Первый раз ее очень пожилой вдовец замуж звал. Жена умерла, детей живых тоже не осталось, а работница в доме нужна. Танька, она по женской линии особенно сильна: мужика обиходит, будто вылижет. Даже неходячий какой-нибудь у нее сиять, как пасхальное яичко будет. Готовить очень ловка: сварит что угодно из чего угодно, и вкус будет — пальчики оближешь! Отстирает любую вещь от любого пятна. Чего-нибудь пришить, подшить, заново пошить, — любую швею превзойдет. Дом, где она живет, сияет, как игрушка. Любое дело в ее руках спорится. Это она с силой своей носится, как дурень с писаной торбою. Давно бы освоила какое-нибудь приличное ремесло, и жила бы припеваючи. В общем, отказала она этому деду, ей по любви замуж выйти охота.

— А чего ж ты не пошла осваивать ремесла, а вон каким сомнительным делом занялась?

— У меня руки и ноги из одного места растут. Чего ни возьмусь делать, опаскудлюсь обязательно, только материал изведу. Мне мать даже еду готовить не доверяет, сама все стряпает. Возьмусь шить, рукав к животу пришью, убираться — сломаю чего-нибудь, посуду мыть — перебью все. Пытаюсь разжечь печь, мать уж два раза пожар тушила. Я — тварь постельная, шлюха коридорная. Ни на что больше не годна.

— А почему коридорная? — поинтересовался я.

— Тех из нас, что подороже, в номера заводят, а низкопробных вроде меня, могут прямо в коридоре использовать, мелочи отсыпать и пинка еще на прощанье выдать. Мужики это зовут «отвесить киселя».

— И тебе отвешивали?

— Всякое бывало, народ разный нанимает. Был бы у меня, как у Таньки, сынок, я бы глядишь и остепенилась, и руки бы заработали. Нас обеих в ту ночь на берегу Славутича отпользовали, обе и залетели. Матери, знаешь, как нас к бабкам-знахаркам тащили! И каждая из нас сделала свой выбор. Танька стояла, как скала, и у нее веселый Максимка по улицам бегает, а я послушалась матери и пошла с ней на пытки. Там эта тетка творила со мной чего хотела. На печи меня парила, всякой дрянью поила, живот до синяков отмяла. Ничего у нее не получалось. Тогда она обозлилась, постелила на пол грязную тряпку, положила меня на нее, и воткнула мне спицу прямо туда. Я скинула, и детей у меня больше не будет никогда. После этого лежала в лежку целый месяц, чуть не издохла. Родовая горячка меня весь этот месяц колотила. На мать злобствую до сих пор. И сама частенько поколачиваю, и клиентов приглашаю. А ребенок для женщины — это радость всей ее жизни. Правда дети Танькину предстоящую свадьбу и порушили.