— Они боятся, что обозлишься, как в тот раз, — вмешалась худоба.

— Когда это?

— Да ден десять назад, когда они тебя ватагой пришли пугать. Посадник еще после них приходил, говорил, если тот, щекастый, помрет, придется за него виру платить.

— Не ходит больше, видать, выжил щекастый. Надо мне какую-нибудь булаву себе под руку отковать. Как взялись грубить, давать им дуракам ее подержать. Не очень тяжелую, с тебя весом. Пусть понимают, с кем связываются. У меня их в сундуке две или три, не помню, но уж больно легкие, прямо хоть Максимке отдать поиграть.

Зато тут платят хорошо, и кормят вволю, грех жаловаться. Да нормально мне и на пристани работалось. Перекидала быстренько мешки и ящики, сиди отдыхай. Деньги за троих мужиков получала.

— Как же это ты так ловко пристроилась? Услуги еще какие прямо на пристани оказывала?

— Не, это для тебя, мужика где угодно уважить. Ты в этом сильна, а я в другом. Мне платили за троих, работала я за пятерых-шестерых, пьяная или с похмелья на работу никогда не приду. Всегда при нужде в ночь выйду. Обедаю по десять минут в день, и стараюсь такое время прихватить, когда я свободна. Если срочно просят чего-то погрузить-разгрузить, могу и голодная походить, не издохну. Никогда передыхов во время работы не делала. Взялся за гуж, не говори, что не дюж. Никогда не прогуливала и не опаздывала. Врать, как мужик, что у меня кто-то в семье заболел, или бабушка померла, ни за что не буду — против души это мне. И платили гораздо больше чем здесь, и с пьяными вожжаться не надо было, — мечта, а не работа!

— А чего ж ушла с такого золотого места?

— От Славутича в осень какая-то нехорошая сырость в этом году пошла, коленки стало и по вечерам, и к перемене погоды ломить. Побоялась вовсе обездвижить, как дедушка Протасий, вот и ушла.

— Ты ж молодая еще совсем!

— Его тоже не старого сковало. Лежал после на печи, как Илья Муромец, пятнадцать лет, пока не помер. Ни встать, ни походить не мог, сидел — и то с трудом. А у меня сын — малолетний оболтус на шее. Его кормить, поить, одевать, обувать нужно. А я стану не работница, кому он кроме меня нужен будет?

— У тебя же мать его любит.

— И что? Это она сейчас старушонка бойкая, а возраст-то уж не малый, я ребенок поздний была, последыш. Мама сейчас на боку дыру вертит, возле этого бандита малолетнего крутится: Максюша, Максюня поет, не знает, чего ему в жадное хайло засунуть — не дай бог, любимый внучок изголодается, а он уж скоро толще меня станет. Если бабушка заболеет, или помрет часом, чего он с неходячей матерью делать будет? Нам помочь некому. Брат мой родной, Евстафий, уж семь лет, как умер. Вдова его, нас знать не хочет, других родственников нету. Вот я и ушла с хорошей службы в эту дыру.

Хозяин прежний чуть не плакал, — приходи, говорит назад, как полегчает, тебя на работу всегда возьму и платить пуще прежнего стану. А тут корчмарь с вышибалами умаялся — бегут и бегут, сколько не плати. Место нехорошее, порт рядом и район бандитский. Все норовят к вечеру тут объявиться, опороться водки и напроказить тоже здесь.

Ну, я никакой работы не боюсь. За два месяца, что служу, у нас зримо лучше стало, приличные люди начали приходить и потише прежних сидеть. Хозяин не нарадуется — и спокойней теперь, и выручки увеличились. Мне, конечно, здесь очень нудно, но уж зиму и раннюю весну тут, в тепле и сухости пересижу. А дальше видно будет.

— А знаешь, как имя твое с греческого переводится? — опять завел излюбленную тему преподобный.

— Говори, — усмехнулась вышибала.

— Татиана — это устроительница, победительница.

— Хм, в этом что-то есть, — заметила богатырша.

— Да вылитая ты! — заверила носатая. — Везде свои порядки наводишь.

А протоиерей уже вовсю излагал историю гонений на святую Татиану.

— Пытались нечестивые заставить поклоняться ее своему каменному идолу — Аполлону, несуществующему богу, но произнесла благочестивая будущая святая искреннюю молитву господу нашему Иисусу Христу, и землетрясение разрушило часть этого языческого капища, а каменные обломки перебили много народу.

— А чем же народ-то провинился, — опять полились сомнительные в религиозном отношении комментарии ночной бабочки, — они, может, тоже на божье чудо, да будущую святую зашли взглянуть? Или просто так, по пути с рынка завернули?

— Дьявол, обитавший в идоле, — раздраженно и громче прежнего продолжил проповедник, — с громким криком и рыданием бежал от того места…

— Так это может Аполлон испугался землетрясения и рванул оттуда?

Такой гадкой паствы протоиерей не встречал никогда. Уже как-то растерянно он добавил:

— … причем все слышали вопль его и видели тень, пронесшуюся по воздуху, а было там множество людей…

— А ты говоришь его нету! А римляне эти наглые, — земля ходуном ходит, камни им на башку валятся, уж Аполлоны побежали, а они все стоят и пялятся! Мы бы все вперед этой тени унеслись!

Святой отец вскочил, плюнул, и убежал. Вслед ему слышалось:

— Что рванул, отче? Нас не трясет!

Потом дикарка Ксюха, как-то удивленно озираясь, завершила идеологический разгром православного миссионера:

— Ишь, как его на свою же историю разобрало! А с виду такой солидный и степенный дядечка…

И никого убивать и съедать не понадобилось! Все-таки здесь Святая Русь, а не какие-нибудь дикие острова!

Ворвался с улицы толстый и на удивление грязный отрок. Сразу взялся голосить:

— Мамка! Меня Сося обидел! Он меня толстым бараном обозвал! Здрасте, теть Оксана!

— Ты Сосю-то не пришиб? — с интересом спросила Татьяна.

— Да он знаешь юркий какой! От удара увернулся, потом прямо через руки прошел и убежал! Гонял его, гонял, догнать просто невозможно. Братья его далеко стояли, их я гонять не стал.

— Ну и бог с ними. Ты не голодный?

— Бабка кормит целый день, я аж устал жевать!

— Ну так не ешь.

— А мне охота!

Ребенок обратил внимание на новое действующее лицо в спектакле по имени «Полдник в харчевне».

— А ты кто такой? Ты здоровенный, а моя мама сильнее! Ты мой новый папа?

От такой детской ласки Емеля растерялся. Он тут мостится в постель к одной, а ему пытаются подсунуть другую, покрупнее, да еще с таким здоровенным довеском!

Я бы тоже был озадачен каким-нибудь похожим ребячьим предложением, типа, — ты поживи с моей мамой, хоть она и сильнее. Конечно, было бы ловко завести от жены-богатырки любовницу-богатыршу, и вдвоем они нарожали бы мне дочерей-паляниц удалых. Вошли бы и дочки в силу, началась дележка меня и имущества, вот тут бы я, как сыр в масле катался — от оплеухи до оплеухи!

То одна к решению животрепещущих проблем богатырскую руку в сердцах приложит, склоняя глуповатого и доброго меня на свою сторону, то другая, а сторон-то, как и положено в географии — четыре! Вот бы и зажил, как кум королю, а судьба у кумовьев царствующих особ обычно ох и нелегкая…

Глава 11

Только мы собрались с боярином, который за день все-таки изрядно устал, пойти опять полежать, — на этот раз до ужина, как вечер перестал быть томным.

На этот раз в дверь влетел Олег, и вид он имел какой-то предосудительный, можно даже сказать, — самый жалкий. Он был голый до пояса и разутый. Под левым глазом лиловел синяк, а по всему телу были видны многочисленные ссадины и другие следы физического насилия.

— Побили! Ограбили! — зашумел потерпевший.

Дальше он торопливо изложил историю своего грехопадения. Олег очень желал провести свой досуг в женском обществе, состоящем из безотказных «ночных бабочек» — очень хотелось получить за гроши ласку продажных представительниц слабого пола. Вначале не очень везло — шлюхи, видимо, попрятались до позднего вечера, но вдруг к оборотню подошел раскосый мужик и предложил отвести сластолюбца в надежное место, где самые красивые девушки Киева исполнят самые оригинальные его желания и реализуют разнузданные и необычные фантазии клиента за ломаный грош. А выбор девиц мужчину просто поразит: любой возраст, рост, вес тела, цвет волос были в наличии. Завершен был процесс заманивания классической фразой: