Яцек вспыхнул.

— Я самый лучший поисковик в мире!

Скромность — его второе имя, вежливо улыбнулись мы. Свежо предание, а верится с трудом, как талантливо заметил в свое время Грибоедов. Павлин решил первым слегка загасить избыточную похвальбу гостя.

— Не знаю, как у вас в Польше, — лекторским тоном начал атаман второй ватаги, — а у нас способности к поиску закладывают при обучении волхва в первые два-три дня. Любому из нас дай обрывок от рубахи или старый лапоть пропавшего, на дне моря его сыщем. Но ведь тут-то у нас — ни-че-го!

— Если кто-то его видел… — начал было Яцек.

— Не видали! — осекли мы молодого.

— Или слышал…,

— Не слыхали!

— Или он написал что-то своей рукой…,

— Не читали!

Меня разговор начал заинтересовывать.

— Яцек, а если я тебе перепишу, то, что Омар Хайям написал?

— А что он писал?

— Рубаи.

Княжич удивился.

— У нас в Польше такого нет.

Судя по лицам моих земляков, в Киеве с этим тоже не густо.

— Рубаи, это стихи-четверостишья.

— Такие коротенькие? Вроде, на дворе трава, на траве дрова?

— Нет. Они очень умные и душевные.

— А поэт в них душу вкладывает?

— В эти — да. И это душа умного гения.

— Прочти! — потребовал эмоциональный шляхтич.

У двух киевских любителей поэзии как-то опечалились лица. Что делать, не всем же любить Хайяма… Я вздохнул и начал.

«Ад и рай — в небесах», утверждают ханжи

Я, в себя заглянув, убедился во лжи:

Ад и рай — не круги во дворе мирозданья,

Ад и рай — это две половины души.

— Еще! — каким-то полузадушенным голосом просипел Захарий.

Уважим старика! Авторитетный волхв — учитель моего учителя. Таким не отказывают.

Холодной думай головой

Ведь в жизни все закономерно

Зло излученное тобой

К тебе вернется непременно.

— Господи, — начал раскачиваться на табурете Захарий, — я об этих вещах думаю десятками лет, дважды пытался излить выстраданные мысли на пергамент, получается какая-то блеклая ерунда. Говорить я могу про любую из этих мыслей хоть сутки без отдыха и продыха, а писать не дано. Не горазд. А тут человек изложил все в четырех простеньких строчках, и так красиво, так талантливо! Я должен с ним встретиться!

— И я должен, — хмыкнул я, — и Павлин рвется, и еще несколько бригад. Буду только рад, если ты найдешь его первым.

— Да, да, увлекся я что-то…

Павлин строго поглядел на поисковика.

— Учуял араба?

— Конечно!

— Где он?

— Там! — показал парень рукой на юго-восток.

— Да что там? Ты дело говори, какая страна, город, нужный район или улица?

— Это все я не знаю. Буду тыкать рукой, пока не приду на место, и не найду нужного человека.

Мы переглянулись. Всем троим было ясно, что без проверки тащить хлопца в поход бессмысленно. Если просто хвастается, то кроме потерянного времени ничего и не будет.

— Я на все три ватаги сделаю по кедровой рыбке, Захарий заговорит, когда-то давно у нас такая вещица для поиска получилась, — проговорил Павлин. — Вы когда уходите? — спросил он меня.

Я повернулся к старшему волхву.

— Сколько мы еще можем побыть в Киеве?

— Думаю, дня три-четыре. Ватаг пять от вас отстали.

— Отлично! — обрадовался я, — глядишь все и переделаем.

— Что это у тебя тут за дела? — обиженно-скрипучим голосом осведомился Яцек, — любовницу еще не посетил? Или деток не проведал, которые лет тридцать назад от киевских красоток нарожались?

— Я в Киеве первый раз в жизни, знакомых и родни здесь не имею. Но дел масса. Богуславу надо еще пару дней, чтобы полностью прийти в силу. Без него мы не выстоим против Невзора.

— Вот и ехали бы к морю, а по пути отчухивались!

— Здесь мы под защитой Захария, черный в Киев не полезет, самое большее подошлет еще какую-нибудь подлюку. Антекон 25 открыл нам глаза на ведьм, и дал против них оружие, поэтому здесь мы в относительной безопасности. А выйдем за околицу, вот тут-то и жди чудес! И не думаю, что хороших. Желательно ту гадину, что боярина ножом в сердце ударила, отловить. Еще нам надо нашей пророчице развод получить, с иудеями столковаться, бригадира кирпичников женить, личную жизнь конюху устроить и в бою проверить, из переносчика тяжестей мужчину сделать, и, на всякий случай, в драке на него поглядеть. В основном, вроде, и все.

— Никого не забыл своими заботами охватить? Ты с ними, как курица с цыплятами, а вдруг кто-то остался позабыт, позаброшен? — все тем же мерзким голосом поинтересовался Яцек.

— Остались неохваченными священник и ушкуйник. Но у них в Киеве дел нет.

— И как же ты, набрав эту толпу увечных и озабоченных, думаешь грозного Невзора одолеть? А молодого волхва и хорошего бойца из Пястов, знатного поисковика не берешь?

— То, что ты поисковик, превосходящий нас троих, это еще доказать надо.

— Я только что доказал! — сорвался на крик молодец.

— Давай и я тебе так же докажу. У тебя преданный слуга есть?

— Как не быть, — сразу успокоился Яцек. — Марек, мой конюх. Очень рвался со мной пойти, да у него с женой какая-то неведомая хворь приключилась. А камердинера мать ко мне приставила, я ему ни в чем не верю. Поэтому ускакал крадучись, один. Некого было с собой взять.

— Вот и спроси меня, Владимир, а где сейчас Марек?

Видя, что мальчишка уже разевает рот, я выставил вперед руку и остановил его:

— Погоди, погоди. Это я все так, для понятности объясняю. Показываю тебе рукой в сторону запада, и туманно говорю: там ищи! Езжай в Польшу, Германию, Францию, Швецию, ну и Англию с Шотландией по ходу обегай. А ты мне: а страна, а город, ну хоть народ какой? А я тебе в ответ: ничего не известно!

— Ты же сам сказал, — сельджуки?

— Они там завоеватели, тюркские племена. А на этих землях испокон веков жили таджики, персы, узбеки, ассирийцы, армяне, грузины, арабы, туркмены, мазендаранцы и прочие нации. Между собой почти не общаются, языки разные. И на одном краю империи никто тебе ничего не скажет о далеком астрономе. Сельджукская империя по размеру примерно равна Западной Европе. Где этот Марек затаился? Проверить я тебя никак не могу, мы очень далеко. Поэтому будем пока ориентироваться на местных деревянных рыбок. А где ты кедр берешь? — поинтересовался я у изготовителя амулетов, — кедрачи, вроде, только в Сибири, далеко за Уралом растут.

— Что за кедрачи такие? — поинтересовался Павлин.

— Лес полностью из кедра, — объяснил я. — Сейчас там русских людей нету, но, когда-нибудь пощелкаем и мы кедровыми орешками.

— Сейчас я беру ливанский кедр понемногу, — очень уж дорогой. Его у нас для икон используют. И орешки у него несъедобные. А вот древесина ценнейшая. Мягкая, но очень прочная. Воды и мороза не боится, никогда не гниет, не болеет. Ни один древоточец не осмеливается к ней подсунуться, она никогда не трескается.

— Хорошо бы терем из таких бревен сложить! — помечтал вслух я.

— В Библии много раз упоминается, как из кедра дворцы строили. Но у царя Соломона денег было побольше нашего, поэтому на Руси сейчас в основном из розовой древесины иконы делают.

— А какая разница, что краской покрывать? Дуб тоже прочную доску даст.

— Дуб его умаешься тесать. Эту древесину кое-как топором и осилишь. Свяжешься если из него икону долотцем каким делать, все проклянешь и язычником станешь. А то и просто отправишься поджигать церковь того попа, который тебе заказ этакий навязал. А из кедра иконочку вырезать — это одно удовольствие! Силы не надо прикладывать никакой! Подводишь стамесочку…

— А почему ты меня, как волхва не берешь? У тебя большая часть народа вообще никто и нигде! Ни сражаться, ни колдовать не могут! — внезапно заорал Яцек, вмешиваясь в нашу благостную беседу столяров.

Мы с огорчением посмотрели на молодого нахала.

— Вот у нас в ватаге народу и немало. По трое не крадемся, волчьей стаей идем. Прорываемся нагло, верим в победу. Я уже думаю, как мне Омара Хайяма отыскать, а нам ведь до этого Сельджукского султаната еще немеряно верст идти, и все лесом. Невзор сильнее нас гораздо, с дельфинами тысячи лет люди хотят пообщаться, а воз и ныне там. И никто из тех, что идут, никто! — со мной не спорит, между собой не враждует. А возьми тебя…